Друзья называют его Сказочником. Хотя в нашем университете он сам – как сказочный персонаж в королевстве точных расчетов. Более 30 лет Николай Бондарев работает художником Дворца культуры. Сейчас участвует в создании имиджа ДК, а в советские годы рисовал афиши для мероприятий и кинофильмов. В те времена художник работал в мастерской, которая находилась на чердаке главного здания. Ее окна и дверь выходили прямо на крышу! В этом «домике Карлсона» Николай проводил по 12 часов в день в обществе красок и кистей.
Холст и палитра – основа, на которой зиждется мир Николая Бондарева. Двери в него открыты всем – в галерее Большого зала ДК МГТУ до конца марта проходит выставка «Мироустройство по Николаю».
C кусочка красной ленты, которую разрезали на открытии, началось наше интервью. Николай вытащил из портфеля каталог своих работ, к которому была прикреплена ленточка.
– Храню ее, потому что выставка – праздник для художника, – смущенно объяснил он, спрятал ленточку и вручил мне каталог. – Ведь без зрителей не существует картин. Книга без читателя – пачка бумаги. Музыка без слушателя – набор звуков, музыкой она становится внутри, в душе. Но каждый человек берет лишь свое – то, что уже есть в нем, то, что близко. Поэтому каждый зритель – соавтор. Умное кино не может существовать без умных кинозрителей, гениальная музыка – без гениальных слушателей, ну а добрые картины – без добрых зрителей.
– У вас очень добрые и яркие картины. Вам так видится мир?
– Да. Жить – интересно, жизнь – это праздник. Это же вся философия искусства –показать, что жизнь – это чудо! Даже если показано что-то мрачное, этим автор говорит, что жизнь должна быть другой, если все плохо – это неправильно.
– А у вас бывают депрессии, плохое настроение?
– Конечно, как и у всех живых людей. Но лучшее лекарство в такие периоды – работа. Когда не хочется жить – взял кисточку и сделал над собой усилие, полчаса помучался, и все потом пошло, раз-два-три, и все хорошо. Через картины стараюсь чем-то светлым делиться, а когда делишься – этого становится еще больше.
– Но при этом на ваших картинах у детей очень взрослые и грустные лица. Почему?
– У них впереди жизнь. А пока они маленькие, беззащитные. В этом смысл. Человек рождается слабым и мягким. В момент смерти он твердый и жесткий. Лао-Цзы говорил: «Твердый и сильный падает, а мягкий и слабый все преодолеет». Поэтому за детьми будущее, им принадлежит мир. Дети – философы, мудрецы. Взрослые теряют это с годами.
– А как это сохранить?
– Помните, Мюнхгаузен советовал улыбаться, потому что все глупости делаются с серьезным выражением лица. Бауманка – очень серьезный институт, фундаментальный. Но здесь развивается больше левая половина мозга, которая отвечает за конкретику. А правая, где абстракция, чувства – это и есть искусство. Найдите время послушать, посмотреть, почитать, тогда и детство останется.
– А как к вам приходят идеи картин?
– Феллини говорил, что фильм – это путешествие. Картина – тоже. Откуда-то приходит в голову образ размытый. Дальше задача – либо придумать детали, либо вспомнить их. Результат еще не известен. В какой-то момент вдруг вот почти физически раздается вздох – и картина оживает! Моя задача как реаниматора – добавить сильнее, сильнее, чтобы она ожила. Можно и все испортить, есть много работ, которые так и не задышали. Я их никому не показываю. А которые на выставке – все живые, все дышат.
– Вы говорите про картины, как про живых людей.
– Так и есть. Картины живут своей собственной жизнью. Был такой кодекс китайских художников, где говорилось, что художник должен «отпустить» картину и все. На этом их пути расходятся, каждый живет своей жизнью. Я с этим согласен.
– Но картина – это же часть художника?
– Не знаю, я иногда сомневаюсь – я это или не я, откуда все берется. Просто витает в воздухе, и я ловлю то, что созвучно мне. Я – соавтор, какая-то грань этих идей созвучна мне. Я иногда до конца сам не знаю, над чем работаю, пока не закончу работу.
– На ваших картинах даже религия похожа на сказку. Почему?
– Раньше люди в пещерах нарисуют «носик-ротик-огуречик» и видят в этом целый мир. А сейчас это пропало, в церквах очень много золота, всего наносного. Поэтому я попытался икону как-то по-другому изобразить. Пусть она будет доброй. Ведь суть иконы не меняется от того, как ее нарисовать. Икона – это не то, что мы видим, а то, что вкладываем.
– Вы любили в детстве читать сказки?
– Да. В моем детстве было мало игрушек, я их делал сам. Книжек тоже было мало, и я читал от корки до корки то, что попадалось. Может быть, не наигрался, не начитался, поэтому и осталось до сих пор.
– Какая у вас любимая сказка?
– «Маленький принц». «Гарри Поттера» взахлеб читал. Кстати, летом выйдет его продолжение, знаете? Я жду с нетерпением. Но я не только сказками вдохновляюсь. Очень ценю средневековую живопись. Так много хорошего было. Люди жили в другом мире. Он был уютный, объяснимый. А все, что было непонятно – это Бог, и это не надо было понимать. Сейчас мир разросся до бесконечности, мы стали маленькими и не понимаем, где наше место.
– Об этом ваши картины?
– Зритель сам решает. Между картиной и ее названием должно быть расстояние, и в это расстояние умещается фантазия. Если назвать картину «Слон», все увидят слона, а если назвать «Космогония», то все будут включать голову и увидят бездну всего.
– Я увидела в ваших картинах, прежде всего, любовь к жизни. А что для вас счастье?
– Счастье – это говорить правду, не обижая никого. Счастье, как пух одуванчика на ладони – смотри и не дыши! Просто быть, а потом вспомнить, что час назад был счастлив – и опять хорошо! Когда-нибудь потом, далеко-далеко отсюда – там, где ничего нет – только бесконечность и рай, мы, сидя на облаке, с каким кайфом вспомним все любови, увлечения, страдания (да-да!). Вот только скуку себе не простим, и трусость – за все, что не сбылось.
Беседовала Юлия Степанова
